– Здравствуй, Алексей Степанович, – заговорил Нырков, – а я поздравить тебя пришёл.

Весельчаков вздрогнул.

– С чем это? – подозрительно спросил он.

– С добычей. Молодец, взял рыбу! И людям пример, и деньги большие…

Раздался резкий сигнал уходящего в море сейнера. Эхо отозвалось в сопках.

– Послушай, Алексей Степанович, – сказал Нырков, – скажи по правде: не надоело тебе так жить?

– Как это так? – угрюмо переспросил Весельчаков; он исподлобья, мельком взглянул на Ныркова.

– Волком, – спокойно продолжал тот. – Тебе, может, кажется, что ты человек? – Нырков покачал головой. – Не человек ты, анахронизм какой-то… Вроде замороженного клопа, они, говорят, сто лет сохраняются…

– Уйди, сделай милость, – глухо попросил Весельчаков. Он натянул сапоги и растерянно смотрел по сторонам, соображая, чем бы ещё заняться.

– Уйти мне не трудно, – пожимая плечами, сказал Нырков, – только мне обидно смотреть, как человек сам себя губит. Ведь ты… славой комбината мог стать… А кто ты есть?

– Уйди, прошу, – повторил Весельчаков.

– Воля твоя, сейчас уйду, – улыбнулся Нырков, не поднимаясь с койки, – я ведь к тебе по делу пришёл. Хотим у тебя помощи попросить.

– Какой ещё помощи? – недоверчиво спросил Весельчаков.

– С Антоновым случай знаешь?

– Что за случай?

– Прошлой ночью сеть в море упустил, – сказал Нырков, придвигаясь ближе к Весельчакову. – Позорный случай! И как это произошло, не понимаю. Парень хороший… Опытный каспийский рыбак… Как это его угораздило? То ли трос о борт перетёрло, может, гнилой был… Словом, что ни говори, – случай позорный, да ещё в разгар путины.

Он замолчал, внимательно глядя на Весельчакова, который сидел опустив голову.

– Этого Антонова, – продолжал Нырков, – мы завтра утром обсуждать будем на общем собрании. А к тебе просьба такая: выступи, разъясни молодёжи, как могло приключиться такое…

Весельчаков инстинктивно отодвинулся от Ныркова.

– Не хочу, – с дрожью в голосе сказал он. – Я людям не судья.

– Но почему же? – словно не замечая его волнения, спокойно спросил Нырков. – Ведь ты старый, опытный рыбак. Почему же тебе не поучить молодёжь?

– Не хочу, – пробормотал Весельчаков и вдруг крикнул:– Уйди! Просил я тебя? Уйди! Ну?

Нырков пожал плечами и молча вышел. Весельчакову показалось, что он чуть усмехнулся.

«Знает, знает, знает! – стучало у него в висках. – Все знает! Иначе не говорил бы таким тоном. Почему он хочет, чтобы именно я, Весельчаков, выступил на собрании? Почему усмехнулся, когда уходил?»

Надо бежать, бежать отсюда! Но ведь это же Сахалин! Когда-то пойдёт пароход на материк! И куда бежать?

Огромным усилием воли Весельчаков заставил себя успокоиться. «Чепуха, Нырков ничего не знает, – сказал он себе. – Откуда он может знать?» На том дрифтере ничего не заметили – это факт. Своих рыбаков Весельчаков не боялся. Если они промолчали тогда, на рассвете, помогая ему выбрасывать в море собственную сеть, чтобы не было улик, если они не выдали его сразу после возвращения на берег, то уж теперь они наверняка будут молчать…

Но, убеждая себя в том, что Нырков ничего не знает, Весельчаков всё-таки испытывал мучительную тревогу.

Всю ночь он провёл без сна, а наутро пошёл к Ныркову и заявил, что хочет выступить на собрании. Ему казалось, что, выступив, он окончательно разрушит все возможные подозрения.

Собрание было назначено на двенадцать часов. Весельчаков шёл, ничего не видя перед собой. Мысли лихорадочно путались в его голове. Уже подходя к «русскому дому», он опять начал колебаться: стоит ли выступать?…

Сквозь туман, застилавший ему глаза, он увидел, что «русский дом» окружён людьми, что на крыльце стоит Нырков… Откуда-то издалека донеслись до него слова Ныркова, открывавшего собрание.

Потом на крыльцо поднялся Антонов. Он сдержанно сказал, что ему, опытному каспийскому рыбаку, не может быть никакого снисхождения, он виноват в том, что ушёл из рулевой рубки в такие ответственные часы и не разбудил уснувшего вахтенного…

Но вот Антонов сошёл с крыльца, и тогда все почему-то повернулись к нему, Весельчакову.

А он медленно пошёл к крыльцу, с трудом отрывая ноги от земли, тяжело поднялся по ступенькам и повернулся лицом к людям.

Увидев десятки обращённых к нему глаз, он немного помолчал, как бы собираясь с мыслями, и вдруг сказал громким и хриплым голосом:

– Это… я сеть у него обрезал.

Весельчаков ничком лежал на нарах. День был в разгаре, рыбаки ушли в море, на пирсе кипела работа, а он лежал, вдавив лицо в грязную, без наволочки, подушку.

Он старался ни о чём не думать, но в ушах его так же громко, как и два часа назад, звучали негодующие выкрики рыбаков, требовавших его изгнания с Сахалина, немедленного суда, ареста…

Весельчаков глубже вдавил голову в подушку, чтобы только не слышать этих голосов. Так он лежал полчаса, час, два часа… В коридоре послышались шаги… Они приближались. Вот кто-то уже взялся за дверную ручку. Ну, конечно, это пришли за ним…

Но теперь Весельчаков уже не испытывал страха. Ему даже хотелось, чтобы за ним поскорее пришли, взяли его, увели. Это избавило бы его от необходимости выйти на пирс, встречаться с людьми, смотреть им в глаза…

Дверь отворилась, и кто-то вошёл. Весельчаков по-прежнему лежал ничком. Вошедший приблизился к койке. Тогда Весельчаков рывком поднял голову и увидел, что перед ним стоит его сын Дмитрий.

– Ты… проститься пришёл? – почему-то шёпотом спросил Весельчаков.

Дмитрий молчал.

– Слушай, Димка, – так же тихо продолжал Весельчаков, впервые называя сына его детским именем. – Если бы я не сказал, засудили бы Антонова…

– Никто бы его не засудил, – спокойно возразил Дмитрий, – о том, что ты сделал, было известно заранее. Вся твоя команда подала заявление.

У Весельчакова перехватило горло.

– Они же вместе со мной… – прохрипел он.

– А потом совесть заговорила. Пыжов им доказал.

– Зачем же этот… Нырков?…

– Хотел проверить, осталось ли в тебе что-нибудь человеческое. Ну, хоть на дне на самом…

Весельчаков уронил голову на подушку.

– Слушай, отец, – начал Дмитрий, и, хотя он старался говорить спокойно, голос его всё-таки дрожал и срывался, – ведь предупреждал я тебя! Как ты мог дойти до такого?

Весельчаков поднял голову.

– Посадят меня? А? – дрожа всем телом, спросил он.

– Куда тебя сажать? – с раздражением ответил Дмитрий. – Мы тут не тюрьмы строим… Если тебя только это волнует, можешь успокоиться. Дрифтер у тебя, конечно, отберут. Нет таких рыбаков, чтобы захотели под твоим началом работать. А дальше… сумеешь жить – будешь…

Весельчаков поднялся. Голова у него горела. Он кинул быстрый взгляд на стоявшего перед ним спокойного и совершенно чужого человека.

– А может, мне туда… в море? – снова переходя на шёпот, спросил он. – Не позорить тебя?

По его красным, покрытым паутиной красных жилок щекам вдруг потекли слёзы.

– Брось, отец, – сурово сказал Дмитрий, – это дело легче лёгкого. Сумей жить. Человеком стать.

– Теперь-то? – выкрикнул Весельчаков.

– Именно теперь, – убеждённо ответил Дмитрий. – Догони людей. Они вон куда от тебя ушли…

– Силы нет…

– Найдёшь силу, если захочешь. Найдёшь, отец!

Весельчаков опустил голову. И вдруг он почувствовал, что Дмитрий прикоснулся к его плечу. Он весь съёжился от этого прикосновения. А когда поднял голову, Дмитрия уже не было в комнате.

ГЛАВА XXI

На другой день с материка пришёл пассажирский пароход «Россия».

Против обыкновения, он не пошёл к порту, расположенному в заливе Анива, а остановился на Танакском рейде.

Это был огромный морской пароход, только что выкрашенный, заманчиво поблёскивающий зеркальными стёклами кают. Он подошёл прямо сюда ради удобства пассажиров: многие из них должны были работать на рыбопромыслах, шахтах и бумажных предприятиях западного побережья.